521 слово Автор любит фанон на тему, что Неа на самом деле звали Алленом, и просит прощения у заказчика за некоторое отклонение от ключа в плане персонажей.
- Тише, тише, - ласковые руки обнимают, баюкают, прижимают к себе, к сердцу. Губы касаются лба, все продолжается шепот, полный заверений. И медленно, словно на детской качели, родные руки держат, направляют, а над ухом заветное: - Тише, тише. Что-то из этого было когда-то: мерный шепот и запах железа – наверное, это все же качели. Те самые, старые, что когда-то были на заднем дворе. Именно такой вкус должен быть у тех ржавых скрипучих колец. Если бы он тогда согласился поучаствовать в этом безумии вместо чтения морали, возможно, и знал бы, и смеялся сейчас, вспоминая. И, быть может, именно эти старые ржавые цепи могли бы оставить черные пятна. Он бы знал, если бы обнял, если бы толкнул тогда качели. И так, чтобы по-прежнему закрываться от мира в ласковых объятиях, пальцами пытается разгладить белый воротник, очертив темное пятно. А его по-прежнему чуть-чуть качают, ему по-прежнему что-то шепчут. И все также холодно, и земля забирает тепло, вода набирается в башмаки - вот-вот появится топь: уведет, заберет, похоронит. Только пару бы мгновений еще послушать шепот, пытаясь различить там «все хорошо», пытаясь его придумать, вспомнив качели, забыв, что кровь пахнет железом. - Тише, тише, - и ласковые руки стряхивают упавшие листья, размазывая черные пятна. Чернила. Чернила ведь могут пахнуть железом? И память направляется в прошлое в попытках ощутить прикосновение бумаги, пера и шутливо поставленной кляксы на важный документ. Быть может, склянка опять стояла слишком высоко, быть может, и вновь он будет собирать осколки, чтобы не поранились дорогие ноги, чтобы не видеть красных расплывающихся пятен на деревянном полу. Но сейчас лишь земля всё отбирает тепло, и время не то, чтобы ходить босиком по осеннему настилу – ран не должно быть. Кто-то просто пролил чернильную воду. Просто был другой дождь. - Тише, тише, - изо рта вырывается пар, дыхание не греет холодных ладоней, но его по-прежнему обнимают так тепло, так ласково – так навсегда. Он разглаживает грязную ленту, пытается завязать бант – как принято, - и шепчет, только боится поднять голову. Его ведь обнимают, ему ведь улыбаются. - Тише, тише, - это он шепчет и все не может произнести «все хорошо». Это его руки обнимают, это его воротник сжат в родных руках, это он отдает тепло земле. И на него обращен посторонний взгляд. Другой верен себе – и в последний путь можно проводить без масок. Хороший сюртук, добротная трость и чуть помятый цилиндр. Он тоже идет до конца, закрывая глаза ушедшему, пристально смотря на оставшегося. - Живи, чтобы однажды я нашел тебя, - верность себе в отмщении мертвым через живых. Но руки обнимают так крепко, и все можно оставить позади – все, кроме этих рук, этой памяти про те старые качели, про разбитую коленку, слезы и такое свое: - Сейчас все пройдет, подую на рану, поцелую в лоб – и ничего и не было.
Кошмары приходят из теней и загадок, кошмары однажды становятся его явью. Только некоторыми ночами он все же вскакивает на жалобное всхлипывание, крепко обнимает, баюкает, качает, прислушивается к родному сердцу – бьется. Он держит, но не будит – здесь кошмары страшней. И все же что-то мелькнет далеко-далеко старым осколком, он улыбнется, легонько губами коснется закрытых глаз, губ, лба: - В лоб целовать – заботу стереть. В лоб целую, - и уже шепотом, - тише, Аллен. Тише…
пьяные русские айтишники. хомяка на лету остановят!
Как оно хорошо получилось Немного путалась при прочтении, если честно, но картинка все равно нарисовалась отменная. Так, как и хотелось) Если желаете, то можете открыться в умыл) очень довольный з.
грецкий орешек, спасибо за отзыв. Рад, что понравилось. )) Сейчас напишу вам у-мыл. Lios Alfary, благодарю.)) мне, как автору, очень и очень приятно слышать такое. Пингвинистый Псых, спасибо вам. И да, мангака, конечно рассудит, но фанон он такой фанон. автор