Женщина в Лексусе
Я не знаю, как выдрать из всего романа 12 тысяч знаков - так, чтобы оценить их вне контекста. По началу чаще всего ничего не скажешь. Потому - отрывок близко к началу, вторая половина 3 главы, если быть точной.
Варнинг: у меня, полагаю, всегда какой-нибудь варнинг, поэтому вот))
Послушаю всё, кроме замечаний по орфографии: про что книжка, и кто все эти люди. Небечено.
читать дальше ...И вот я поднималась по широкой мраморной лестнице, и заметила внезапно странное явление природы: шаги мои с каждой ступенькой, с каждым пролётом становились всё медленней... и медленней... И тут я поняла, что в моей проклятой черепушке, словно молотом по наковальне, долбятся слова "в гости, в гости, в гости..." Вот чёрт подери – ведь я же иду в гости, подумать только! В чёртовы гости, куда ходят в шляпке с вуалью и перчатках – наверное, просто для того, чтобы было, что отдать дворецкому. Нет, что за дерьмо?! Здесь и сейчас – я, а не моя мать, и не героини каких-нибудь фильмов, от которых в башке не осталось даже названий... Зато осталось – вот ЭТО...
Мы с докторшей были, как ни крути, совершенно разные люди. И сейчас у меня внутри поселилось такое чувство, будто меня пригласили к командиру части, не иначе. Меня посетила отнюдь не здравая мысль, что я не знакома с правилами этикета, что за время своей бурной молодости порастеряла большую часть манер, и что она попросту выгонит меня ссаными тряпками, как только увидит, что я сделаю что-то не так... Тут я взяла себя в руки и пошла вперёд.
Докторше дали маленькую комнатку с двумя окнами. Внизу солнца уже не было, а здесь оно ещё светило вовсю. Окна распахнуты, и в комнате было даже жарко, совсем не так, как в холле – и летел по воздуху тополиный пух, невесомый, и приставучий, как мягкий репей. Уже через минуту мне было насрать на манеры и на то, как это красиво – парящий пух на фоне закатного солнца, – потому что он принялся лезть мне в нос и ненавязчиво липнуть к одежде.
– Давайте, закрою, – докторша захлопнула створки. – Не люблю тоже, когда пух. Просто проветривалось.
Закатное солнце освещало её всю, и она снова жмурилась, но уже скорее не от солнца, а от пуха. Докторша была совсем некрасивая – в очках, из-за которых казалось, что у неё какие-то растерянные глаза, маленькая и пухлая. Но при взгляде на неё совсем не хотелось сказать "толстая". Больничный халат она уже сняла, а под ним оказалась старенькая кофточка, жёлтая, как цветок акации, и вовсе не дорогая – и меня это отчего-то удивило. Я думала, что она будет выглядеть как-нибудь до ужаса круто, и я, в своём видавшем виды камуфляже, покажусь общипанным воробьём. Воробьём, не знающим, как надо правильно пить чай.
Наверное, ещё я ожидала увидеть тут этот её буфет с витыми столбиками, и ту же посуду, которая неожиданно врезалась мне тогда в память, словно битое стекло в шину – вся, до последнего цветка, до мельчайшей щербинки. Но вместо этого на простом письменном столе скатерть придавил огромный алюминиевый чайник, у него на боку красной краской было написано какое-то таинственное слово, разобрать которое мог только шифровальный отдел – или работники кухни. Видать, повар расщедрился и выделил ей персональный чайник и два гранёных стакана, которые стояли рядом. На подоконнике – знакомые горшки, да ещё прилепилась на краю пол-литровая банка с каким-то зелёным заморышем – может, это был их отросток.
Не знаю, что особенного было в том чае, что мы пили. Наверное, что-то было, по крайней мере, она называла его каким-то специальным словом, а не просто "чаем". Я не заметила ничего такого – но я бы сожрала в голодный год и банку с гвоздями, и не подавилась бы. Ещё в тарелке, накрытые салфеткой, лежали пироги с капустой, что нам давали на ужин, и мы по-братски разделили их пополам.
Вещей у неё было мало. Зато водилось что-то такое, что уж точно не могло принадлежать кому-то вроде меня. Что-то типа большого альбома с фотографиями и пачки каких-то листков, исписанных её почерком – то ли писем, то ли чего ещё. Хотя, наверное, фотографии я взяла бы тоже – если бы имела. Особенно не те две штуки местного разлива, а такие, какие были у неё. Я бы только выдрала их к чертям из альбома.
Она стала показывать мне этот огромный альбом с фотками – нет, я не вру, действительно ОГРОМНЫЙ, с тиснёным переплётом и кованой защёлкой сбоку. Один переплёт и защёлка, по ходу дела, весили несколько килограмм, потому что альбом придавил мне колени, словно гранитная глыба. Я смотрела на все эти снимки её родичей – и не знала, что сказать: всё время боялась облажаться и брякнуть что-нибудь не то. В голове вертелись какие-то тупые фильмы – и мне на ум приходили только фразы, что она похожа вот на того, а вот этот мужик похож на вот ту женщину в платье с кринолином, хотя на самом деле я никогда не могу сказать, кто на кого похож. Особенно если дело касается младенцев. Всегда думала, что большего идиотства нет: "...а носик у него от па-а-апы, а глазки от ма-а-амы..." Для меня это было сродни расчленению трупа, кроме того, что вообще можно сказать о маленьком засранце двух месяцев от роду? Но, наверное, если б я сказала что-нибудь в дугу про эти носики и глазки, я бы сделала ей приятное – вот только я очень боялась лажануться. И потому я в срочном порядке решила спросить про что-нибудь другое.
– А почему вы не взяли с собой вещей побольше, док? – я окинула взглядом комнату: вещей там и впрямь было маловато. Я не удивилась бы, если в прохладные ночи – а такие иногда ещё случались – она дрожала от холода под этим своим голубеньким тканевым одеяльцем. Не думаю, что она с самого начала могла предположить, что сможет вернуться в зелёный дом и взять что-нибудь ещё: в тот солнечный день, идя по тропинке к задрызганному внедорожнику, она уходила оттуда навсегда.
В итоге и оказалось, что вот это и было то самое "не то".
– Я взяла его, – докторша показала на альбом. – И трети места в чемодане как не бывало, только представьте. Оказывается, он такой огромный.
Она сидела совсем рядом и гладила обложку альбома, как котёнка, этими своими маленькими пальцами. А я снова была в положении человека с луны, который не в состоянии понять, как можно не взять с собой тёплые вещи и рисковать замёрзнуть, или жратву и рисковать остаться голодным, и в то же время тащить тонну бесполезного хлама. Я искоса посмотрела на неё – из-под очков вытекла прозрачная капля, но она быстро стёрла её и сказала, как ни в чём не бывало:
– Давайте ещё чаю, а?
На самом деле чай разве что не тёк у меня из ушей, и до кучи я понимала, что если сейчас не сбегаю в сортир, то просто сдохну, но я мужественно сказала:
– Давайте. С удовольствием.
Она поставила передо мной ещё один стакан и сказала:
– Мало, да... Оказалось, что человеку вообще нужно очень мало. У меня вот – всё в один чемоданчик влезло. Да мне тогда и не позволили бы больше. Письма вот тоже взяла. Кому они нужны были бы... кроме меня?
Я проследила за её взглядом – на полке лежала пачка писем, перевязанных бечёвкой. Целая пачка, толщиной, наверное, с кулак.
– Я люблю писать письма. Любила, – она словно уточняла зачем-то, будто мы были уже на том свете, а я – апостол Пётр или кто-то ещё, и мне она рассказывает, что с ней происходило на земле. – Раньше. Люди в основном любят получать, а я – и писать тоже.
Я молчала, потому что не знала, что говорить.
– А вы любите получать письма? – тут же спросила она.
– Понятия не имею, – ответила я – и отвернулась. Видать, резко это прозвучало и грубо, ну, да разве не наплевать тебе было, как разговаривать с какой-то полукровкой, а, Ковальчик? Надо снова срочно менять тему, это было понятно и ежу. Прежде всего, потому, что мне сто пудов не хотелось, чтоб она приняла меня за неполноценную.
На столе лежали листки, которые до этого были в альбоме с фотками, сплошь исписанные её мелким неразборчивым почерком. Я даже подумала – откуда можно было взять да и напридумывать столько слов, чтоб писать почти сплошняком? Если б мне дали в руки ручку и бумагу и заставили написать, к примеру, письмо домой, даже не знаю, что я выдавила бы из себя, кроме пары дурацких предложений о погоде и пропагандистских лозунгов, которые когда-то запали мне в башку, и никак не хотели оттуда вылезать.
– Вы сочиняете стихи? – спросила я её. Не знаю, что там было, может, и не стихи – я брякнула просто так, на шару.
– Почему вы думаете, что это я писала? – она почему-то смутилась.
– Я знаю, – сказала я.
– Откуда? – быстро спросила докторша – с каким-то странным выражением. Будто она свернула на знакомую дорожку, а там прямо перед капотом машины обнаружилась стена.
– По почерку, док, – ведь она же сама писала мне от руки, неужели забыла? – В той записке, что у меня под подушкой, ваш почерк. Сложно было б не узнать...
– Да, та записка, – мне показалось, что она снова как-то тормознула, словно стеснялась. – Вы что ж храните её до сих пор?
Теперь была моя очередь.
В комнате стояли сумерки, но я бы вообще предпочла, чтоб разом наступила ночь и чтоб она не заметила, что я тоже умею смущаться. Чёрт бы подрал проклятую записку – потому что это была новость даже для меня. А ещё я не хотела, чтоб она навыдумывала для себя чёрт те что: например, что я работаю на особистов и собираю компру.
– А хотите, я буду писать вам письма? – вдруг сказала она – и я не поняла, где тут ударение – на слове "я" или на слове "письма". На самом деле уже потом я догадалась, что всё поняла в ту же секунду – мне просто не хотелось обломаться. Никому неприятно обламываться...
– Зачем? – тупо спросила я, точно у меня из мозгов выветрилось всё, кроме этого проклятого слова.
– Ну, – нерешительно начала она, – я люблю писать письма...
– Хочу, – сказала я – быстро, чтоб она не успела передумать.
Наверное, со стороны это выглядело глупо – глупее просто некуда. А я была похожа на ту девочку, стоящую у витрины магазина с игрушками, которой только-только стукнуло десять, и – вот чудо – на сей раз у отца точно-преточно есть деньги на вон ту куклу, и на эту, и даже на смешного мишку с милым розовым бантом...
– Только... Я хотела вам сказать... Вам не надо больше приходить сюда, – вдруг тихо сказала она.
Мне показалось, что передо мной только что шарахнули об пол стеклянный графин с водой – вот только я не успела ещё понять, холодная эта вода или горячая. Хотя, наверное, это был не графин. Большой алюминиевый чайник из столовой, который повар выделил для... неё.
Вообще, всё это чаепитие напоминало абсурд. Словно встретились два человека родом с разных планет, встретились совершенно случайно, и так же случайно разойдутся. Кто была я – и кто была она? Я могла предъявить, как визитку, только своё имя – и больше ничего. Если бы меня когда-нибудь взяли замуж, то только из-за происхождения, но такое счастье мне оказалось не нужно.
Когда-то давно в моей жизни тоже было что-то почти забытое, полустёртое временем: хрустальная с серебром чайная посуда, крошечная застёжка фотоальбома, похожего на докторшин, французские слова, значения которых я уже порядком подзабыла, и почти похеренное умение играть на скрипке и фортепиано, которое я теперь называла, как и все, "пианино". Я выкинула из головы всё ненужное, ибо она была не резиновая, чтоб набивать её тем, что не приносило денег. В моём понимании – и в моей жизни – они зарабатывались риском, кровью и смертями. Может, не встреть я на своём пути Ника, мистера Шэдоу и ещё кучу народа, я тоже стала бы такой, как Доктор Ад – с цветами в горшках и канарейкой, – только где-нибудь там, в другом мире. Но я была собой, и здесь и сейчас я – это была я, со всей своей кровищей, геральдическими знаками, которые были в моей жизни теперь только в виде наколок, и кучей трупов в послужном списке.
Но, кроме того, я – это был осколок моей семьи. А у моей семьи был кодекс чести. Делящий всё на свете на "comme il faut" – и "comme il ne faut pas". Так, как надо – и так, как не надо. На него много когда приходилось класть хрен. Но забивать на него сейчас не стоило. Только не сейчас, дорогая.
– Знаете что, док... Идите вы... к чёртовой матери и там и оставайтесь, – я говорила, и с какого-то перепуга мне казалось, что это не мой голос, а кого-то ещё, совершенно мне не знакомого. Так бывает, когда смотришь на видео запись вчерашней вечеринки, и ты – вот она, и вот – та шутка, которую рассказывала ты, и вот сидишь, как полный отморозок, и не узнаёшь даже собственную рожу, будто не тогда, а сейчас ты немного выпила, и вино дало в голову...
– Постойте. Вы не поняли, – догнал меня уже в дверях её голос. – Меня... не будет, а ваша карьера может пострадать...
Я уже выскочила в коридор, когда меня тормознуло это странное слово "карьера".
Я обернулась. Она сидела и смотрела в противоположную сторону, так и не обернувшись к дверям.
– Какая, к чертям, карьера? Вы о чём, док? – мне казалось, что у меня поплыла крыша или ещё какой-то орган, который отвечает за ориентацию в пространстве, во времени, вообще во всём. Нет, права была Берц, когда говорила эту свою лажу...
– Ваша служба, – тихо пояснила докторша. – Я не знаю, как ещё назвать.
Тогда я подошла и села на свой стул. Она теребила скатерть. Брала бахрому и зачем-то заплетала из неё косички.
– Кем, по-вашему, я могу стать при самой радужной перспективе? – спросила я. Мне было бы легче, если бы она хотя бы улыбнулась. Но она сидела и плела эти свои косички. А потом сказала:
– Не знаю.
На самом деле я не стала бы уже улыбаться в ответ, даже если бы она ни с того ни с сего взяла и затравила анекдот, потому что вспомнила, как она сказала "меня... не будет". Это тоже был объективный факт. Она сидела и говорила про то, что и я, и она просто не обсуждали вслух, – именно потому, что это был объективный факт.
– Я не карьерист. Это раз, – сказала я. – А каким образом вы тогда предлагали писать мне письма? Это два. Говорить, не подумавши, – идиотство. Это три.
Я лепила всё это уже веселее, совершенно не парясь о том, что она подумает о моих манерах, которых не было и не будет. Снова будто стоя с кошельком, полным монет, перед витриной игрушечного магазина. А она подняла на меня глаза и смотрела с робкой надеждой – будто это я, а не она, могу сделать нечто, похожее на чудо, – с запахом ванили, конфетти и дня рождения.
Если ты хочешь, то всегда придумаешь выход. Лично я не стала бы радоваться, если б не вспомнила одну фишку, которая словно специально была предназначена для писем, которые не следовало отсылать по почте.
Фундамент нашего дома чисто для понта был облицован толстыми гранитными плитками, по которым будто бы прошлись в художественном беспорядке кувалдой, отбивая куски, да так и оставили. Когда-то давно кто-то – тоже для понта, на спор или от большого ума – пальнул с БТР или с танка из крупнокалиберного пулемёта "Корд" прямо в стену. Калибр пули у "Корда" был не слабый – 12.7 вместо стандартных 7.62 – а, может быть, просто пришло время старому раствору сказать "баста", но плитка облицовки крякнула и отвалилась целиком. Сравнительно быстро муниципалитет прислал рабочих, и они присобачили плитку на её законное место, но, то ли раствор оказался жидковат, то ли там было больше песка, чем собственно цемента, потому что в итоге он начал выкрашиваться, падая на брусчатку тротуара серыми кусочками или просто высыпаясь пылью, будто древесная труха. А между плиткой и самим фундаментом обнаружилась весьма удобная и незаметная щель, в которую при желании влезло бы даже что-нибудь побольше простого тетрадного листка. А совсем недалеко были, как бесплатное приложение, я и она – сегодня, завтра и, если повезёт, послезавтра, – и этого было достаточно. Щель существовала – и это тоже был объективный факт нашего мира.
Варнинг: у меня, полагаю, всегда какой-нибудь варнинг, поэтому вот))
Послушаю всё, кроме замечаний по орфографии: про что книжка,
читать дальше ...И вот я поднималась по широкой мраморной лестнице, и заметила внезапно странное явление природы: шаги мои с каждой ступенькой, с каждым пролётом становились всё медленней... и медленней... И тут я поняла, что в моей проклятой черепушке, словно молотом по наковальне, долбятся слова "в гости, в гости, в гости..." Вот чёрт подери – ведь я же иду в гости, подумать только! В чёртовы гости, куда ходят в шляпке с вуалью и перчатках – наверное, просто для того, чтобы было, что отдать дворецкому. Нет, что за дерьмо?! Здесь и сейчас – я, а не моя мать, и не героини каких-нибудь фильмов, от которых в башке не осталось даже названий... Зато осталось – вот ЭТО...
Мы с докторшей были, как ни крути, совершенно разные люди. И сейчас у меня внутри поселилось такое чувство, будто меня пригласили к командиру части, не иначе. Меня посетила отнюдь не здравая мысль, что я не знакома с правилами этикета, что за время своей бурной молодости порастеряла большую часть манер, и что она попросту выгонит меня ссаными тряпками, как только увидит, что я сделаю что-то не так... Тут я взяла себя в руки и пошла вперёд.
Докторше дали маленькую комнатку с двумя окнами. Внизу солнца уже не было, а здесь оно ещё светило вовсю. Окна распахнуты, и в комнате было даже жарко, совсем не так, как в холле – и летел по воздуху тополиный пух, невесомый, и приставучий, как мягкий репей. Уже через минуту мне было насрать на манеры и на то, как это красиво – парящий пух на фоне закатного солнца, – потому что он принялся лезть мне в нос и ненавязчиво липнуть к одежде.
– Давайте, закрою, – докторша захлопнула створки. – Не люблю тоже, когда пух. Просто проветривалось.
Закатное солнце освещало её всю, и она снова жмурилась, но уже скорее не от солнца, а от пуха. Докторша была совсем некрасивая – в очках, из-за которых казалось, что у неё какие-то растерянные глаза, маленькая и пухлая. Но при взгляде на неё совсем не хотелось сказать "толстая". Больничный халат она уже сняла, а под ним оказалась старенькая кофточка, жёлтая, как цветок акации, и вовсе не дорогая – и меня это отчего-то удивило. Я думала, что она будет выглядеть как-нибудь до ужаса круто, и я, в своём видавшем виды камуфляже, покажусь общипанным воробьём. Воробьём, не знающим, как надо правильно пить чай.
Наверное, ещё я ожидала увидеть тут этот её буфет с витыми столбиками, и ту же посуду, которая неожиданно врезалась мне тогда в память, словно битое стекло в шину – вся, до последнего цветка, до мельчайшей щербинки. Но вместо этого на простом письменном столе скатерть придавил огромный алюминиевый чайник, у него на боку красной краской было написано какое-то таинственное слово, разобрать которое мог только шифровальный отдел – или работники кухни. Видать, повар расщедрился и выделил ей персональный чайник и два гранёных стакана, которые стояли рядом. На подоконнике – знакомые горшки, да ещё прилепилась на краю пол-литровая банка с каким-то зелёным заморышем – может, это был их отросток.
Не знаю, что особенного было в том чае, что мы пили. Наверное, что-то было, по крайней мере, она называла его каким-то специальным словом, а не просто "чаем". Я не заметила ничего такого – но я бы сожрала в голодный год и банку с гвоздями, и не подавилась бы. Ещё в тарелке, накрытые салфеткой, лежали пироги с капустой, что нам давали на ужин, и мы по-братски разделили их пополам.
Вещей у неё было мало. Зато водилось что-то такое, что уж точно не могло принадлежать кому-то вроде меня. Что-то типа большого альбома с фотографиями и пачки каких-то листков, исписанных её почерком – то ли писем, то ли чего ещё. Хотя, наверное, фотографии я взяла бы тоже – если бы имела. Особенно не те две штуки местного разлива, а такие, какие были у неё. Я бы только выдрала их к чертям из альбома.
Она стала показывать мне этот огромный альбом с фотками – нет, я не вру, действительно ОГРОМНЫЙ, с тиснёным переплётом и кованой защёлкой сбоку. Один переплёт и защёлка, по ходу дела, весили несколько килограмм, потому что альбом придавил мне колени, словно гранитная глыба. Я смотрела на все эти снимки её родичей – и не знала, что сказать: всё время боялась облажаться и брякнуть что-нибудь не то. В голове вертелись какие-то тупые фильмы – и мне на ум приходили только фразы, что она похожа вот на того, а вот этот мужик похож на вот ту женщину в платье с кринолином, хотя на самом деле я никогда не могу сказать, кто на кого похож. Особенно если дело касается младенцев. Всегда думала, что большего идиотства нет: "...а носик у него от па-а-апы, а глазки от ма-а-амы..." Для меня это было сродни расчленению трупа, кроме того, что вообще можно сказать о маленьком засранце двух месяцев от роду? Но, наверное, если б я сказала что-нибудь в дугу про эти носики и глазки, я бы сделала ей приятное – вот только я очень боялась лажануться. И потому я в срочном порядке решила спросить про что-нибудь другое.
– А почему вы не взяли с собой вещей побольше, док? – я окинула взглядом комнату: вещей там и впрямь было маловато. Я не удивилась бы, если в прохладные ночи – а такие иногда ещё случались – она дрожала от холода под этим своим голубеньким тканевым одеяльцем. Не думаю, что она с самого начала могла предположить, что сможет вернуться в зелёный дом и взять что-нибудь ещё: в тот солнечный день, идя по тропинке к задрызганному внедорожнику, она уходила оттуда навсегда.
В итоге и оказалось, что вот это и было то самое "не то".
– Я взяла его, – докторша показала на альбом. – И трети места в чемодане как не бывало, только представьте. Оказывается, он такой огромный.
Она сидела совсем рядом и гладила обложку альбома, как котёнка, этими своими маленькими пальцами. А я снова была в положении человека с луны, который не в состоянии понять, как можно не взять с собой тёплые вещи и рисковать замёрзнуть, или жратву и рисковать остаться голодным, и в то же время тащить тонну бесполезного хлама. Я искоса посмотрела на неё – из-под очков вытекла прозрачная капля, но она быстро стёрла её и сказала, как ни в чём не бывало:
– Давайте ещё чаю, а?
На самом деле чай разве что не тёк у меня из ушей, и до кучи я понимала, что если сейчас не сбегаю в сортир, то просто сдохну, но я мужественно сказала:
– Давайте. С удовольствием.
Она поставила передо мной ещё один стакан и сказала:
– Мало, да... Оказалось, что человеку вообще нужно очень мало. У меня вот – всё в один чемоданчик влезло. Да мне тогда и не позволили бы больше. Письма вот тоже взяла. Кому они нужны были бы... кроме меня?
Я проследила за её взглядом – на полке лежала пачка писем, перевязанных бечёвкой. Целая пачка, толщиной, наверное, с кулак.
– Я люблю писать письма. Любила, – она словно уточняла зачем-то, будто мы были уже на том свете, а я – апостол Пётр или кто-то ещё, и мне она рассказывает, что с ней происходило на земле. – Раньше. Люди в основном любят получать, а я – и писать тоже.
Я молчала, потому что не знала, что говорить.
– А вы любите получать письма? – тут же спросила она.
– Понятия не имею, – ответила я – и отвернулась. Видать, резко это прозвучало и грубо, ну, да разве не наплевать тебе было, как разговаривать с какой-то полукровкой, а, Ковальчик? Надо снова срочно менять тему, это было понятно и ежу. Прежде всего, потому, что мне сто пудов не хотелось, чтоб она приняла меня за неполноценную.
На столе лежали листки, которые до этого были в альбоме с фотками, сплошь исписанные её мелким неразборчивым почерком. Я даже подумала – откуда можно было взять да и напридумывать столько слов, чтоб писать почти сплошняком? Если б мне дали в руки ручку и бумагу и заставили написать, к примеру, письмо домой, даже не знаю, что я выдавила бы из себя, кроме пары дурацких предложений о погоде и пропагандистских лозунгов, которые когда-то запали мне в башку, и никак не хотели оттуда вылезать.
– Вы сочиняете стихи? – спросила я её. Не знаю, что там было, может, и не стихи – я брякнула просто так, на шару.
– Почему вы думаете, что это я писала? – она почему-то смутилась.
– Я знаю, – сказала я.
– Откуда? – быстро спросила докторша – с каким-то странным выражением. Будто она свернула на знакомую дорожку, а там прямо перед капотом машины обнаружилась стена.
– По почерку, док, – ведь она же сама писала мне от руки, неужели забыла? – В той записке, что у меня под подушкой, ваш почерк. Сложно было б не узнать...
– Да, та записка, – мне показалось, что она снова как-то тормознула, словно стеснялась. – Вы что ж храните её до сих пор?
Теперь была моя очередь.
В комнате стояли сумерки, но я бы вообще предпочла, чтоб разом наступила ночь и чтоб она не заметила, что я тоже умею смущаться. Чёрт бы подрал проклятую записку – потому что это была новость даже для меня. А ещё я не хотела, чтоб она навыдумывала для себя чёрт те что: например, что я работаю на особистов и собираю компру.
– А хотите, я буду писать вам письма? – вдруг сказала она – и я не поняла, где тут ударение – на слове "я" или на слове "письма". На самом деле уже потом я догадалась, что всё поняла в ту же секунду – мне просто не хотелось обломаться. Никому неприятно обламываться...
– Зачем? – тупо спросила я, точно у меня из мозгов выветрилось всё, кроме этого проклятого слова.
– Ну, – нерешительно начала она, – я люблю писать письма...
– Хочу, – сказала я – быстро, чтоб она не успела передумать.
Наверное, со стороны это выглядело глупо – глупее просто некуда. А я была похожа на ту девочку, стоящую у витрины магазина с игрушками, которой только-только стукнуло десять, и – вот чудо – на сей раз у отца точно-преточно есть деньги на вон ту куклу, и на эту, и даже на смешного мишку с милым розовым бантом...
– Только... Я хотела вам сказать... Вам не надо больше приходить сюда, – вдруг тихо сказала она.
Мне показалось, что передо мной только что шарахнули об пол стеклянный графин с водой – вот только я не успела ещё понять, холодная эта вода или горячая. Хотя, наверное, это был не графин. Большой алюминиевый чайник из столовой, который повар выделил для... неё.
Вообще, всё это чаепитие напоминало абсурд. Словно встретились два человека родом с разных планет, встретились совершенно случайно, и так же случайно разойдутся. Кто была я – и кто была она? Я могла предъявить, как визитку, только своё имя – и больше ничего. Если бы меня когда-нибудь взяли замуж, то только из-за происхождения, но такое счастье мне оказалось не нужно.
Когда-то давно в моей жизни тоже было что-то почти забытое, полустёртое временем: хрустальная с серебром чайная посуда, крошечная застёжка фотоальбома, похожего на докторшин, французские слова, значения которых я уже порядком подзабыла, и почти похеренное умение играть на скрипке и фортепиано, которое я теперь называла, как и все, "пианино". Я выкинула из головы всё ненужное, ибо она была не резиновая, чтоб набивать её тем, что не приносило денег. В моём понимании – и в моей жизни – они зарабатывались риском, кровью и смертями. Может, не встреть я на своём пути Ника, мистера Шэдоу и ещё кучу народа, я тоже стала бы такой, как Доктор Ад – с цветами в горшках и канарейкой, – только где-нибудь там, в другом мире. Но я была собой, и здесь и сейчас я – это была я, со всей своей кровищей, геральдическими знаками, которые были в моей жизни теперь только в виде наколок, и кучей трупов в послужном списке.
Но, кроме того, я – это был осколок моей семьи. А у моей семьи был кодекс чести. Делящий всё на свете на "comme il faut" – и "comme il ne faut pas". Так, как надо – и так, как не надо. На него много когда приходилось класть хрен. Но забивать на него сейчас не стоило. Только не сейчас, дорогая.
– Знаете что, док... Идите вы... к чёртовой матери и там и оставайтесь, – я говорила, и с какого-то перепуга мне казалось, что это не мой голос, а кого-то ещё, совершенно мне не знакомого. Так бывает, когда смотришь на видео запись вчерашней вечеринки, и ты – вот она, и вот – та шутка, которую рассказывала ты, и вот сидишь, как полный отморозок, и не узнаёшь даже собственную рожу, будто не тогда, а сейчас ты немного выпила, и вино дало в голову...
– Постойте. Вы не поняли, – догнал меня уже в дверях её голос. – Меня... не будет, а ваша карьера может пострадать...
Я уже выскочила в коридор, когда меня тормознуло это странное слово "карьера".
Я обернулась. Она сидела и смотрела в противоположную сторону, так и не обернувшись к дверям.
– Какая, к чертям, карьера? Вы о чём, док? – мне казалось, что у меня поплыла крыша или ещё какой-то орган, который отвечает за ориентацию в пространстве, во времени, вообще во всём. Нет, права была Берц, когда говорила эту свою лажу...
– Ваша служба, – тихо пояснила докторша. – Я не знаю, как ещё назвать.
Тогда я подошла и села на свой стул. Она теребила скатерть. Брала бахрому и зачем-то заплетала из неё косички.
– Кем, по-вашему, я могу стать при самой радужной перспективе? – спросила я. Мне было бы легче, если бы она хотя бы улыбнулась. Но она сидела и плела эти свои косички. А потом сказала:
– Не знаю.
На самом деле я не стала бы уже улыбаться в ответ, даже если бы она ни с того ни с сего взяла и затравила анекдот, потому что вспомнила, как она сказала "меня... не будет". Это тоже был объективный факт. Она сидела и говорила про то, что и я, и она просто не обсуждали вслух, – именно потому, что это был объективный факт.
– Я не карьерист. Это раз, – сказала я. – А каким образом вы тогда предлагали писать мне письма? Это два. Говорить, не подумавши, – идиотство. Это три.
Я лепила всё это уже веселее, совершенно не парясь о том, что она подумает о моих манерах, которых не было и не будет. Снова будто стоя с кошельком, полным монет, перед витриной игрушечного магазина. А она подняла на меня глаза и смотрела с робкой надеждой – будто это я, а не она, могу сделать нечто, похожее на чудо, – с запахом ванили, конфетти и дня рождения.
Если ты хочешь, то всегда придумаешь выход. Лично я не стала бы радоваться, если б не вспомнила одну фишку, которая словно специально была предназначена для писем, которые не следовало отсылать по почте.
Фундамент нашего дома чисто для понта был облицован толстыми гранитными плитками, по которым будто бы прошлись в художественном беспорядке кувалдой, отбивая куски, да так и оставили. Когда-то давно кто-то – тоже для понта, на спор или от большого ума – пальнул с БТР или с танка из крупнокалиберного пулемёта "Корд" прямо в стену. Калибр пули у "Корда" был не слабый – 12.7 вместо стандартных 7.62 – а, может быть, просто пришло время старому раствору сказать "баста", но плитка облицовки крякнула и отвалилась целиком. Сравнительно быстро муниципалитет прислал рабочих, и они присобачили плитку на её законное место, но, то ли раствор оказался жидковат, то ли там было больше песка, чем собственно цемента, потому что в итоге он начал выкрашиваться, падая на брусчатку тротуара серыми кусочками или просто высыпаясь пылью, будто древесная труха. А между плиткой и самим фундаментом обнаружилась весьма удобная и незаметная щель, в которую при желании влезло бы даже что-нибудь побольше простого тетрадного листка. А совсем недалеко были, как бесплатное приложение, я и она – сегодня, завтра и, если повезёт, послезавтра, – и этого было достаточно. Щель существовала – и это тоже был объективный факт нашего мира.
@темы: Текст
Во-первых, я не сторонник оценивания романа/повести по отрывкам, ничего не значащим без контекста. Какой смысл проверять, поймёт ли читатель что-нибудь без предыстории, если эта предыстория написана и может многое прояснить? Выложили бы тогда начало Вашего произведения...
В общем, оценить оригинальность идеи, фон или композицию у меня не получится. Поэтому скажу только о стиле.
Он не понравился, и постараюсь на примере первых абзацев пояснить, почему.
...И вот я поднималась по широкой мраморной лестнице, и заметила внезапно странное явление природы: шаги мои с каждой ступенькой, с каждым пролётом становились всё медленней... и медленней...
Несоответствие времён. Лучше так: "...Поднимаясь по широкой мраморной лестнице, я заметила".
"Явление природы" - простите, при чём здесь природа?)
Второе "медленней", по-моему, лишнее: тормозит чтение на первой же фразе. Где-то в середине текста было ещё выделение слова большими буквами; от этих приёмов лучше отказаться. Иногда какие-то незначительные на первый взгляд детали действуют на читателя эффективнее.
что в моей проклятой черепушке, словно молотом по наковальне
Слишком экспрессивно, но не точно ("молотом по наковальне (...) долбятся слова").
Постоянные ругательства текст сделали только хуже, ИМХО.
чёртовы гости, куда ходят в шляпке с вуалью и перчатках
Ирония?
Высокий штиль и цитаты на французском в тексте странновато смотрятся.
Мы с докторшей были, как ни крути, совершенно разные люди. И сейчас у меня внутри поселилось такое чувство, будто меня пригласили к командиру части, не иначе. Меня посетила отнюдь не здравая мысль, что я не знакома с правилами этикета, что за время своей бурной молодости порастеряла большую часть манер, и что она попросту выгонит меня ссаными тряпками, как только увидит, что я сделаю что-то не так... Тут я взяла себя в руки и пошла вперёд.
Без комментариев.
Как итог: текст требует доработки.
Постоянные ругательства текст сделали только хуже, ИМХО.
чёртовы гости, куда ходят в шляпке с вуалью и перчатках
Ирония?
Героиня состоит в должности рядового карательной роты. Наёмница. Увы, она не разговаривает высоким штилем - если что-то не всплывает из бэкграунда))
Несоответствия времён не уловила.
Но, даже если и так, нагло оставлю это редактору))
Про идеоматические выражения Вы правы - редактор вычищает бОльшую часть, так что я вешаю "сырой продукт", о чём и предупредила))
Я поднималась - что делала; заметила - что сделала. Как перечисление действий - не звучит совершенно.
редактор вычищает бОльшую часть
На редактора надейся, а сам текст правь))
Нет, серьёзно, может статься, что в издательстве невычитанный текст рассматривать не пожелают.
я сказала "вычищает", а не "вычистит типа когда-нибудь, когда у меня вообще будет редактор" )))
Всё в порядке)) Спасибо))
Очень живая получилась героиня.
Мир - до боли похож на наш, на СССР, причем временной разброс где-то от 40-х до 80-х, но, думаю, это все-таки альтернативная история.
Нравится: четкость и осознанность деталей, хорошее знание места действия и умение описать его так, что оно становится осязаемым. Нравится то, насколько живой получилась главная героиня.
Не нравится: то, что докторша, то ли для главной героини, то ли для автора - не персонаж, а функция, и ей не хватает жизни. Она где-то картонная, где-то шаблонная.
Не нравится: сбой стиля после первых абзацев, резкий переход от лиричности к циничности, причем этот переход не обоснован. Там, кажется, буквально фразы не хватает - или объяснения двойственности восприятия и реакций героини, или объяснений, почему ее вдруг понесло в лирику, будто спьяну.
Щас объясню.
Не нравится: сбой стиля после первых абзацев, резкий переход от лиричности к циничности, причем этот переход не обоснован. Там, кажется, буквально фразы не хватает - или объяснения двойственности восприятия и реакций героини, или объяснений, почему ее вдруг понесло в лирику, будто спьяну.
Людям "из стаи" свойственна прежде всего сентиментальность.
Офицеры СС приходили из газенвагена, целовали детей и жену, умилялись щенкам и котятам и плакали по погибшей птичке. Они приходили с расстрелов и рассуждали о Лорелее.
Здесь то же самое. Меняются времена, меняются страны, а вот "люди с той стороны стаи" постоянны всегда.
Это история, произошедшая на перекрёстках одной Богом забытой войны, где-то там, в пространстве "Икс"
чтобы никто не догадался.Военно-криминальная драма, короче))
По приведенному кусочку такие подтексты не читаются.
И тут что-то большее, чем просто сентиментальность. Или осколок себя в глубине души, или изощренный садизм. Как-то так
осколок себя - да, и плюс не садизм, а _равнодушие_. Контракт за золото в банке нейтральной страны - и способность просто делать свою работу. Вот такую вот.
Золото само по себе не ценность, ценно что-то, что можно за это золото купить. Впрочем, для того, чтобы обсуждать мотивы, задачи и цели героев, кусочек слишком мал
Цели у "мисс-сто-монет-за-пакетик-или-оторву-яйца"?)) Сначала просто выжить, делать дело, которое можешь, не рискуя угодить на северный курорт, тем более, оплачивается оно с надбавкой за стрём, а вот потом выясняется, что... эээ... любовь бывает в жЫзни)) К разным расово неполноценным личностям))
свое мнение я тебе уже сказала, ничего нового не придумаю )
насчет первой главы сейчас пошлю у-мейл
Вообще главная героиня кажется интересной, у неё ярко обозначенный характер, намёки на её прошлое довольно-таки интригуют, хочется узнать о ней больше. Вторая героиня, докторша, кажется такой очень реальной и обыкновенной, как соседка по лестничной клетке, мне нравится, как она описана, такой живой нормальный человек. Тут уже субьективное впечатление - наверное, у меня какой-то не такой круг чтения, но что-то редко я в фантастике таких реальных людей встречаю, всё больше супермены всякие. Ничего особенного, но симпатичная. Любопытно, что этих двух людей всё-таки свело вместе. Вообще интригует - что там всё-таки происходит в этом мире, пока что антураж такой, как я люблю, тыл во время (или через недолгое время после?) войны, какие-то тайны... По отрывку не совсем понятно, о чём именно история, об этих двух людях - или их встреча просто эпизодическая часть сюжета. Но интересно.
Реати, всё в точку, спасибо)) Тыл с комендантским часом и т.д., и да - идея именно в этом - что, оказывается, небо и земля _каким-то_ образом могут быть вместе.
А что, если не капслоком тогда, а курсивом?))
У меня глюки, или все три твои героини - с тебя и похожи друг на друга?
Мне понравилось. Пожалуй, что больше двух предыдущих. Обе героини интересные, каждая на свой лад. И история наметилась: как минимум история отношений, но там явно будет и что-то еще. И предыстория сразу нарисовалась: текст объемный, выпуклый. Мне интересно почитать эту штуку целиком.
Я никогда не вру, только мемуары пишу, я ж космический пират на пенсии))
я у тебя вроде мерила Самого Упертого и Занудного читателя?
насчет "умирвесь" не скажу, но финал я там хочу другой
*упрямо* кому как, а вот лично мне ты хэпи-энда недодала...
не совсем моя целевая аудиториянепредвзята. 0_0 А, может, и моя, фифти/фифти, хз.Я специально для тебя напишу одну страницу розовых сопель на голубом заборе, хочешь?))
О, нет - о, да - о, нет-нет-нет - о, да-да-да... )))))(правда, я ещё не знаю, про что))
хочу - и б что солнышко желтое, травка зеленая, конь молчащий )))
Мне кажется, книжка про войну, про беженцев или депортацию; про цивилизации, похожие на земную в эпоху новейшей истории (последнее - скорее мои домыслы).
Мне понравилась докторша - прежде всего то, что внешне некрасивая женщина выглядит привлекательно. Она похожа на интеллигентку старого закала - так себя ведет, такой выбор сделала при сборах, сохранить историю семьи.
Героиня, от лица которой ведется речь, для меня более непонятна (наверняка много важного осталось за кадром - в том числе описание внешности; камуфляж создает общее представление в этом отрывке, но хотелось бы увидеть лицо). Заинтриговало упоминание о ее аристократическом происхождении.
Очень понравилось описание комнаты докторши - совершенно живой жаркий летний вечер, а тополиный пух я тоже не люблю. Желтый свет из окон и желтая дешевая кофточка очень живо представляются.
Самое начало текста, как героиня поднимается по лестнице - мне показалось очень эмоциональным, оно вызывает какое-то напряжение , которое затем ослабевает, но не рассеивается, и к концу отрывка нарастает вновь. Так и не ясно, что сделается с докторшей, а хотелось бы узнать.
Просто тоталитарный режим - и провинциальный гарнизон.
Происхождение здесь постольку поскольку градация по расовому признаку))
Ну, и ещё к тому, что по изначальным задаткам, воспитанию и т.п. никогда не скажешь, как сложится судьба.
Практика и международных и внутренних войн до сих пор такова, что при нехватке врачей их подтягивают "с другой стороны" (или нейтралов), но, как только необходимость в них минует, они оказываются первыми претендентами на ликвидацию.
Так и не ясно, что сделается с докторшей
В конце?)) С ней-то как раз ничего.
А, кстати, я там еще одну штуку про докторшу не поняла:
Как она с той татуировкой выжила, если это такой явный признак был?
я ж всё равно про это не пишу))Если пофантазировать, то слинять можно в нейтральную страну. Вот тебе лыжи, вот тебе Швейцария))
По сути ей надо было реактивно добраться до столицы, найти бывшего напарника Евы и дать ему денег. За деньги не то, что через границу, - на луну улететь можно.
Будем считать, что как-то огородами она туда добралась))
уговорила )))
zhurnal.lib.ru/w/wojcehowskaja_j/criss-cross.sh...
*проглядев начало*
ага, мне оно так больше нравится )
Как начало повести - весьма интригует.
Автор
наёмникне знает)))